ОГЛАВЛЕHИЕ
>>>
Неразумная отдача и губительное воспитание могут быть обусловлены множеством причин, но у них есть один неизменный общий признак: "дающий" под маской любви фактически удовлетворяет собственные потребности, независимо от духовных потребностей "принимающего". Один министр с большой неохотой пришел ко мне по поводу того, что его жена страдает хроническими депрессиями, а оба сына исключены из колледжа и теперь сидят дома и тоже принимают психиатрическую помощь. Несмотря на то что вся семья "больна", он никак не мог взять в голову, что, быть может, и он как-то причастен к их болезни. "Я делаю все, что в моих силах, чтобы помочь им в их проблемах, – рассказывал он. – Нет такой минуты, когда бы я не думал о них". Анализ ситуации показал, что этот человек действительно работает без устали, чтобы удовлетворить потребности жены и детей. Он купил сыновьям по новому автомобилю и оплатил страховку, хотя и чувствовал, что мальчикам следовало бы прилагать немного больше усилий и самим держаться на ногах. Каждую субботу он возил жену в центр города, в оперу или театр, хотя сам терпеть не мог городскую сутолоку, а опера нагоняла на него смертельную скуку. При всей занятости по службе он почти все свободное время проводил дома, убирая за женой и сыновьями, которые совершенно пренебрегали уборкой дома. "Неужели вы не устаете, так выкладываясь ради них все время?" – спросил я. "Конечно, устаю, – отвечал он. – Но что мне делать? Я люблю их, жалею, я не могу не заботиться о них. Я никогда не позволю себе сидеть в стороне, видя, что им плохо, что у них что-то не так. Может быть, я не идеальный муж, но я, по меньшей мере, люблю их и постоянно о них забочусь".
Выяснилось интересное обстоятельство: его отец, блестящий ученый, завоевавший себе всеобщее признание, в то же время был изрядным пьяницей и волокитой; семью свою он забросил и совсем не интересовался ею. Постепенно мой пациент начал понимать, что еще в детстве определилась его участь: ему суждено быть настолько непохожим на отца, насколько это вообще возможно; быть настолько же добрым и внимательным, насколько его отец был безразличным и бессердечным. Еще некоторое время спустя он смог осознать и то, что уже давно делает ставку на имидж доброго, любящего человека и что большинство его действий и поступков, включая карьеру в министерстве, направлены на укрепление этого имиджа. Значительно труднее ему было понять, до какой степени он "инфантилизировал" свою семью. Он постоянно называл жену "котенком", а великовозрастных, рослых сыновей "малышами". "А как же еще мне себя вести? – защищался он. – Возможно, моя любовь возникла как реакция на поведение отца, но ведь не значит же это, что мне нужно перестать любить и превратиться в негодяя!" Мне буквально пришлось учить его, что любовь – не только не простая, но, наоборот, очень сложная деятельность, требующая участия всего его существа – и ума, и сердца. Из-за стремления быть во всем непохожим на отца он не смог разработать гибкую, подвижную систему реализации своей любви. Ему необходимо было усвоить, что запретить в нужный момент означает больше сочувствия, чем разрешить в неподходящий момент; что укреплять независимость человека – это настоящая любовь в отличие от заботы о человеке, который мог бы и сам о себе позаботиться. Он должен был учиться и тому, что выражение его собственных потребностей, ожиданий, досады и злости точно так же необходимо для душевного здоровья семьи, как и его самопожертвование, и что поэтому любовь должна проявляться в конфронтации не меньше, чем в блаженном согласии.
Осознавая постепенно, в какой инфантилизм он вверг семью, министр сам начал меняться. Вначале он перестал подбирать мусор за домочадцами и не скрывать своей досады по поводу того, что сыновья не участвуют в уборке дома. Затем он отказался платить страховку за автомобили сыновей, заявив, что если они желают ездить, то должны сами позаботиться об оплате. А жене он предложил выбираться в оперу без него. Затевая все эти перемены, он рисковал приобрести репутацию "плохого" и терял свое былое всемогущество как лидер, удовлетворяющий все нужды семьи. Но, несмотря на то что его прежнее поведение почти целиком диктовалось поддержанием собственного имиджа "любящего отца", в глубине души он сохранял способность к настоящей любви – и это дало ему силы осуществить перемены в самом себе. И жена, и сыновья к переменам отнеслись вначале враждебно. Но через некоторое время один сын возобновил учебу в колледже, а другой нашел более серьезную работу, позволившую ему вскоре купить себе квартиру. Жена тоже со временем оценила свою независимость и нашла собственный путь развития. Министр стал работать заметно эффективнее, а на его жизнерадостную супругу было приятно посмотреть.
Заблудившееся чувство любви министра граничило с еще более серьезным извращением любви – мазохизмом. Неспециалист обычно ассоциирует садизм и мазохизм с чисто сексуальной деятельностью, трактуя их как сексуальное наслаждение от причиненной партнеру или, соответственно, партнером боли. Фактически, истинный сексуальный садомазохизм является достаточно редкой формой психической патологии. Несравненно чаще встречается и, в конечном итоге, приносит больше вреда садомазохизм социальный: в сфере межличностных несексуальных отношений люди неосознанно стремятся причинить друг другу страдание – или стать страдающей жертвой.
В качестве примера я приведу рассказ о женщине, которая обратилась за психиатрической помощью по поводу депрессии, развившейся после ухода мужа. Она начала с бесконечного повествования о плохом муже: он плохо с ней обращался, он не уделял ей внимания, у него было много любовниц, он транжирил деньги, предназначенные на пропитание, он уходил из дому, когда ему хотелось, и пропадал целыми днями неизвестно где, он приходил домой пьяный и избивал ее, а вот теперь он бросил ее с детьми, да еще в самый канун Рождества! Неопытный врач, выслушав печальную повесть, немедленно проникается сочувствием к "бедной женщине"" но очень скоро сочувствие испаряется под натиском дальнейших фактов. Первым делом выясняется, что "плохое обращение" длится уже двадцать лет и что за этот период бедная женщина дважды разводилась и дважды снова выходила замуж за своего жестокого мужа, не считая бесчисленных размолвок и примирений.
Месяц или два психиатр работает с этой женщиной, стараясь помочь ей обрести независимость; все идет хорошо, женщина радуется спокойной жизни без мужа... И вдруг все начинается сначала: в один прекрасный день она вбегает в кабинет с радостным сообщением, что Генри вернулся. "Позавчера вечером он позвонил мне и сказал, что хочет меня видеть, и мы встретились. Он умолял меня, чтобы я разрешила ему вернуться; и действительно, он как-то заметно изменился. Я приняла его". Когда врач заметил ей, что все это – явное повторение старого сценария, от которого, как они уже убедились, ничего хорошего ожидать не приходится, женщина сказала: "Но я люблю его. Не станете же вы запрещать любовь?" Попытка врача досконально разобраться в характере этой "любви" заканчивается тем, что пациентка отказывается от дальнейшего лечения.
Что происходит в этом случае? Пытаясь понять случившееся, психотерапевт вспоминает явное злорадство, смакование, с которым женщина излагала длинную историю жестокости и несправедливости со стороны мужа. И тут странная мысль приходит в голову врача: а что, если эта женщина терпит жестокость и грубость мужа, даже сама вызывает ее ради единственного удовольствия – рассказывать об этом. Но что же это за удовольствие, откуда оно берется? Врач вспоминает взволнованное лицо "праведницы". Не может ли быть, что превыше всего в жизни эта женщина ценит чувство морального превосходства и ради этого чувства готова терпеть несправедливость, даже ищет ее? Да, именно такова природа этого поведения. Позволяя унижать себя, женщина чувствует собственное превосходство. В конце концов, она даже может испытывать садистское удовлетворение оттого, что муж молит ее о прощении: вот он, час торжества, когда она величественно решает, позволить или не позволить ему вернуться. Это час ее возмездия.
При анализе жизни такой женщины оказывается, что она пережила много унижений в детстве. В результате она ищет реванша в чувстве морального превосходства, а это требует дальнейших унижений и дурного обращения. Если мир обращается с нами хорошо, у нас не возникает желания мстить миру. Если же месть составляет цель нашей жизни, то нам необходимо выискивать все те случаи, когда мир обращается с нами плохо, и таким образом оправдывать нашу цель. Мазохисты рассматривают свое подчинение дурному обращению как любовь, а на самом деле это неутолимая жажда мести и, в первоисточнике, ненависть.
Исследование мазохизма развенчивает еще один популярный миф – о любви как самопожертвовании. Именно это недоразумение позволяло нашей мазохистке считать самопожертвованием свою терпимость к дурному обращению; полагая, что это любовь, она никак не могла осознать свою ненависть. Министр тоже считал свое самоотверженное поведение любовью, хотя на самом деле оно было мотивировано не нуждами семьи, а его собственной потребностью укреплять свой имидж любящего. На начальной стадии лечения он постоянно рассказывал о том, как он "все делал" для жены и детей, и хотелось верить, что сам он не извлекал из этого никакой пользы для себя. Но на самом деле – извлекал!
Всякий раз, когда мы, как нам кажется, делаем что-то для кого-то, мы некоторым образом снимаем с себя ответственность. Что бы мы ни делали, мы делаем это по собственному выбору, а выбор этот мы делаем потому, что он максимально удовлетворяет нас. Что бы мы ни делали для кого-то другого, мы делаем это для удовлетворения какой-то собственной потребности. Если родители говорят своим детям: "Вы должны быть благодарны за все, что мы для вас сделали", то этим родителям безусловно недостает любви. Тот, кто действительно любит, знает, какая это радость – любить. Когда мы действительно любим, то делаем это потому, что хотим любить. Мы имеем детей потому, что хотим их иметь, и если мы их любим как родители, то лишь потому, что хотим быть любящими родителями.
Это правда, что любовь приводит к изменению Я, но это скорее расширение Я, а не его жертвование. Мы еще будем говорить о том, что любовь – это самовосполняющая деятельность. На самом деле она представляет собой нечто большее: она расширяет, а не уменьшает душу; она не исчерпывает, а наполняет личность. В истинном смысле любовь столь же эгоистична, как и не-любовь. Здесь все тот же парадокс: любовь одновременно и эгоистична, и неэгоистична. Не в эгоистичности отличие любви от не-любви: все дело в цели деятельности. В истинной любви целью всегда является духовное развитие. В не-любви целью всегда является нечто другое.
